Андрей Кончаловский: Россия — «энигма» не только для Запада, но и для самой себя

Русский код. Беседы с героями современной культуры

Вероника Пономарёва

690 р

Отрывок беседы из книги «Русский код»

ЭДУАРД БОЯКОВ: Андрей Сергеевич, можно ли считать русскую культуру частью европейской культуры или она абсолютно суверенна, потому что принадлежит другой цивилизации?

АНДРЕЙ КОНЧАЛОВСКИЙ: Понятие «культура» каждый воспринимает по-своему. Часто под ним понимают творения искусства или манеры воспитанного человека. Но оно имеет и более глубокие смыслы. Американский социолог Лоуренс Харрисон дал такое определение: «Культура — это логически связанная система ценностей, установок и институтов, влияющих на все аспекты личного и коллективного поведения».

Эти ценности и убеждения обязательны для человека данной культуры. Культура — это этический код, ментальность, нравы, то есть все то, что в обиходе называется национальными особенностями.

Любая культура как система ценностей определяется тремя факторами: климатом, пространством и религией, которые формируют ее в течение тысячелетий. Климат регламентирует форму существования человека: от него зависит время, которое мы затрачиваем на труд, чтобы прокормить себя, он определяет количество знаний, которые нужно применить, чтобы взрастить урожай. Труд во многом обуславливает философию людей. Есть общества, где труд — это способ выживания. И есть общества, для которых труд — лишь одна из форм жизни.

Пространство — это конкретная территория, на которой и за которой на определенном расстоянии друг от друга проживают соседи. Между ними всегда существует некое взаимопроникновение, диффузия.

Третий фактор — это религия. Религия определяет отношение человека к самому себе, к своим грехам. Она играет первостепенное значение в формировании этики нации. Когда эти три фактора совмещаются, завариваются в общем котле, получается то, что мы называем культурой.

ЭБ: Рассуждая о климате, вы имеете в виду формирование культуры средиземноморской ойкумены, прежде всего, в любимой вами Италии?

АК: Идея о климате, на мой взгляд, универсальная. Она относится не только к Италии, которая не имеет прямого отношения к русской культуре, — наши страны климатически не соотносятся. Если говорить о Европе как об источнике русской культуры, то в первую очередь следует думать о Греции, точнее, о Византии, из которой к нам и пришла религия.

Здесь прослеживается определенный византийский вектор движения в пространстве. Можно даже утверждать, что греков и латинян разделяет занавес, ведь религия — это инструмент самоидентификации. Россия, безусловно, отделена и от Китая, и от Запада. Мы в каком-то смысле уникальны. Как говорил Ключевский, «мы вольнодумничали по-старообрядчески, мы вольтерьянствовали по-аввакумовски».

ЭБ: Отталкиваясь от сказанного, попробуем сформулировать принципы русского культурного кода. Что отличает русский генокод?

АК: Русская культура — это крестьянская культура, которая, в отличие от европейской, не переросла в буржуазную. 

ЭБ: Получается, что генокод русской культуры скрыт в почве? Земля определяет нашу судьбу, нашу ментальность?

АК: Прежде всего, дело в этическом коде. Крестьянская культура — это не только земля, а сочетание разных факторов, система ценностей. Крестьянин, который уехал в город, остается крестьянином, даже не имея земли. Зачастую он становится в городе преступником, потому что здесь он анонимен, а в деревне все знали друг друга насквозь — русская крестьянская община была абсолютно прозрачна.

Конечно, большинство людей сейчас живет в городах. Но дело не в месте жительства, а в том, с какими мыслями этот человек встает по утрам и с чем ложится спать. Даже те люди, которые рождены в городе и продолжают там жить, все равно привязаны к крестьянской этике.

ЭБ: Какие еще особенности русского культурного кода вы бы выделили?

АК: Никто не смог искоренить из русского сознания религиозного чувства, и это стало потрясением для наших революционеров и реформаторов начала ХХ века.

Некоторая инертность нашей страны связана с нежестким этическим кодом Православия. Например, грех в Православии искупается раскаянием. Наш Бог очень добрый — он прощает многое. В разных конфессиях мера ответственности различна, нарушения морали не всегда возможно искупить. В тех религиях, где этический код более жесткий, выше и индивидуальная ответственность личности перед законом и обществом. Об этом говорил и Лоуренс Харрисон.

ЭБ: Какие еще факторы выделил Харрисон?

АК: Другой фактор — радиус доверия. В традиционных культурах он ограничен, как правило, семейным кругом. Все, что находится за пределами семьи, обычно вызывает чувство безразличия или враждебности. Другими словами, радиус доверия — это некий эмбрион гражданского общества.

Еще один фактор — отношение к труду. И конечно, распоряжение властью. Во многих странах власть реализуют в целях обогащения.

ЭБ: Как эти параметры преломляются в русской действительности?

АК: Мы снова возвращаемся к тому, что в России господствует крестьянская этика. Ей свойственны пренебрежение к власти, неготовность людей к сотрудничеству, отсутствие гражданского сознания и крайне эгоистическое преследование личных интересов.

ЭБ: Как сурово вы высказываетесь о крестьянской этике!

АК: Вы же не удивляетесь, что Россия способна построить ракету и запустить ее в космос, но не способна построить приличный автомобиль? Архисложные вещи у нас получаются превосходно, а самые простые мы делать не умеем. Это вопрос личной ответственности. Если ракета не полетит, кого-то очень строго накажут. Раньше за это могли расстрелять. В областях государственной важности существует высокая система личной ответственности, а в целом в стране этой ответственности нет.

Россия — «энигма» не только для Запада, но и для самой себя. К сожалению, мы не пытаемся себя расшифровать. Нет ни одного научного сообщества или института, который бы по заказу правительства работал над изучением типологии русского менталитета.

ЭБ: Мы способны к философии или это удел западных людей, латинян? Существует ли русская философия? Если да, то суверенна ли она?

АК: Интересный вопрос. С того момента, как Кирилл и Мефодий перевели Библию на славянский язык, мы были отрезаны от столпов, на которых строилась европейская культура — от эллинской философии, римского права, иудейской схоластики.

У Василия Великого, Григория Богослова, Иоанна Златоуста был очень широкий понятийный аппарат, множество отсылок к философским категориям. В первом тысячелетии христианская этика, догматика развивалась как бы в связке с греческой философией. В эпоху раннего христианства в богословских школах изучали риторику, схоластику, даже астрономию с музыкой. Богословы были интеллектуальной элитой Европы. На Руси трудами Кирилла и Мефодия учение Церкви стало рассматриваться через призму славянского языка. Это серьезнейший шаг на пути освоения славянами Священного Писания, но, повторюсь, вместе с этим Русь оказалась изолирована от греческой и латинской традиции с ее богатейшим инструментарием.

Когда в XVI веке с Афона на нашу землю приехал Максим Грек и начал переводить священные тексты на славянский, то обнаружил, что в имеющихся переводах допущено огромное количество ошибок. В итоге его оклеветали, обвинили в хуле на священные книги и заточили в монастырь. Правда, позже причислили к лику святых, что у нас не редкость.

ЭБ: Недавно на проповеди я слышал разбор цитаты «ибо много званых, а мало избранных». Оказывается, «избранные» в русском понимании — те, кого выбрали, а в греческом — те, кто отзывается на выбор.

АК: Еще Ключевский заметил, что греческие, а затем русские пастыри учили нас веровать, но не размышлять. Он говорил, что мораль без мысли есть фанатизм. Это наш метод мышления. Кстати, именно поэтому мы до сих пор достаточно нетерпимы ко всем новшествам.

Вы упомянули различное толкование цитаты «много званых, а мало избранных». У меня тоже есть подобный пример. Одна из центральных мыслей Священного Писания звучит в славянской транскрипции так: «в начале было Слово». А в греческом первоисточнике — «в начале был Логос». Логос — это не только «слово», но и «порядок». Это во многом объясняет разночтение в парадигмах греков и русских.