Владимир Короленко – о революции

Владимир Галактионович Короленко (1853–1921) — украинский и русский писатель, журналист, публицист, общественный деятель. Автор знаменитой повести «Слепой музыкант».

В молодые годы Короленко участвовал в революционном народническом движении, подвергался репрессиям со стороны царского правительства, несколько лет провел в ссылках.

Литературную деятельность начал в 1879 г., всенародное признание пришло почти на десять лет позже, когда вышла его первая книга «Очерки и рассказы», в которую вошли сибирские новеллы, навеянные ссылкой в Сибирь. Наблюдения и философские обобщения, воспоминания о детстве, проведенном на Украине, послужили материалом для дальнейших работ писателя.

Короленко был известен и своей правозащитной деятельностью как в годы царской власти, так и в период Гражданской войны и советской власти. Он привлекал внимание общественности к самым острым, злободневным вопросам современности, публикуя статьи в различных печатных изданиях.

С 1900 г. до своей кончины писатель жил в Полтаве, где работал над большим автобиографическим произведением «История моего современника», которое должно было обобщить все, что он пережил. Произведение осталось незавершенным.

Моя революция

600 р

1918

15 марта (2 марта). У нас введен новый стиль. Таким образом, благодаря большевикам, мы все-таки шагнули вперед на 13 дней!

На днях получил письма Сергея Малышева. У него соседи-крестьяне ("комитет" и без комитета) забрали все, до кур и запаса солонины. Из этого запаса назначили ему самому и няне-старухе, кажется, по 4 фунта.

На старика Жебунева, живущего у него, не отпустили ничего, а также и на рабочих-военнопленных. «Взяли все, оставили только дом с домашним хламом». Но теперь пишет, что, «углубление приостановилось».

Сегодня приходил Сельский комитет и объявил, что мне назначены 2 лошади и 2 коровы. И на том спасибо. Хлеба оставили 120 пудов и пока право жить в доме. Я этому обрадовался, т. к. с течением времени можно будет отправить деда (С.А. Жебунева) в Харьков по железной дороге. Его положение меня смущает: он такой слабый и беспомощный... Повинностей граждане не желают платить. Больницы и школы предположено закрыть… 

6 апреля (24 марта). <…> Большевистские эшелоны сгрудились на Южном вокзале. Дорога запружена. Беспорядок. Каждая часть грозит машинистам, комендантам, кондукторам. В городе тревога... На улицах беготня. Колокол сзывает оборону. Выстрелы... Мы выходим на крыльцо. Облака, где-то за ними бродит луна. Трещат пулеметы, но теперь где-то дальше, хотя все-таки в городе... Часов в 11 мы с Авдотьей Семеновной вышли на нашу улицу. Лунная тихая ночь, по-видимому, все спокойно. Только где-то все-таки слышны выстрелы. Раз бухнула пушка... На углах «оборона»...

7 апреля (25 марта). За ночь ограблено 6 магазинов. Днем разгромы продолжаются. Идет стрельба. Грабят и громят красногвардейцы и хулиганы. Милицию разоружают. Конечно, если бы была какая-нибудь сила, эту банду грабителей следовало бы разоружить. <…> Теперь город во власти открытого грабежа. На улицах перекрестная стрельба...

В нашем углу пока тихо. Часов с 2–3-х большевистскому начальству удалось удалить орду грабителей. У вокзалов поставлены сильные заставы... К вечеру спокойно. Отчасти этому содействовало то, что, кажется, опять двинулись поезда. Эвакуируются лишь по одному направлению — на Лозовую. Беспорядочная орда, грозя расстрелами, вынуждает железно-дорожников пускать поезда без очереди и без «отходов». От этого произошло крушение, к счастью, в таком месте, что можно было скоро очистить путь... 

11–12 апреля (29 марта). Около 8 часов утра мне сказали, что над нашим домом летает аэроплан. Я тотчас вышел. Ясное холодное утро, небо синее, но какие-то низкие облака носятся по синеве. Когда я вышел, аэроплан только что скрылся за одно из таких облаков... Оказалось, что это не облака, а дым. Большевики в 4 часа утра облили керосином и зажгли два моста. Грохнул не то пушечный выстрел, не то взрыв.

Трещат ружейные выстрелы и пулеметы... Немцы и гайдамаки вступили в город. Пули залетают изредка и на нашу улицу. Пролетают ядра и рвутся над городом. Это большевики, застигнутые еще на вокзале, обстреливают город. Зачем?.. Стрельба эта совершенно бессмысленная: немцы и гайдамаки не в крепости, а в разных местах города. Шансов попасть именно в них — никаких нет. А жителей уже переранили немало. В этом — весь большевизм. Все небольшевистские — враги. Весь остальной народ — для них ничто.

Я иду по близким улицам. У лавочки стоит кучка народа и толкует о том, что недавно по Шевченковской мимо этой лавочки проехали 17 немецких кавалеристов по направлению к институту. Их вел кто-то местный. Проезжая, они кланялись направо и налево встречающимся.

Киев 1918 года на фото немецких военных

На Петровской улице какой-то солдат с приятным и умным лицом объясняет полет ядер. Крупный калибр — гудит и точно поворачивается в воздухе. Поменьше — свистят.

— Какой смысл большевикам, — спрашиваю я, — стрелять по городу?

Он пожимает плечами:

— Видно, что у них нет опытного командования. Есть пушки и пулеметы — и палят куда попало, хоть и без толку.

— Вон недавно, — говорит другой, — пролетело над этими местами большое ядро. Летело невысоко и потом разорвалось, так приблизительно над Кобелякской... Пошел дым белый, как облако. Какие там немцы? А своих верно перекрошило порядочно.  

9 мая (26 апреля). Сегодня молоденький офицер-украинец в сопровождении немецких пехотинцев явился ко мне с предписанием коменданта (украинского социалиста-революционера!!) Самойленко произвести обыск для отобрания оружия. Офицер конфузился и на мое заявление, что оружия у меня нет, решил уйти.

— Раз вы даете честное слово!..

— Позвольте... я предлагаю вам произвести обыск...

— Нет, нет...

И они пошли дальше, заходя в дома по какому-то списку. Очевидно, комендант Самойленко счел меня опасным... Третьего дня Прасковья Семеновна ходила к нему по поручению партии социалистов-революционеров объясняться по поводу обыска и ареста у одного из членов партии. Он, прежде всего, отказался объясняться по-русски, заявив, что он русского языка не понимает...