«Последнее слово не за смертью, а за жизнью»

Митрополит Антоний Сурожский всегда находил нужные слова утешения. Сегодня мы публикуем отрывок из книги владыки Антония «Жизнь и вечность. 15 бесед о смерти и страдании» с рассуждениями о страхе смерти и о том, как пережить горе и помочь тем, кого у кого смерть отняла самое дорогое. Кажется, что через годы эти слова адресованы всем нам…

Страдание и смерть детей

Имеем ли мы дело с детьми или со взрослыми в момент боли, страдания, мы никогда не должны забывать тех, кто их окружает. У детей есть родители, у взрослых — супруги, семьи, и не всегда тяжелее всех тому именно, кто несет страдание.

Можно бы сказать, что тот, кто страдает физически или терзается душой, весь занят своей тревогой или болью, она поглощает все его духовные и прочие силы; в то время как окружающие его, особенно если они сознают свое бессилие помочь, проходят через очень сложные и мучительные переживания.

Я хотел бы сказать нечто о страдании и смерти детей, хотя это в большой мере относится и к взрослым, — не только к страдающему ребенку, но и к его родителям, друзьям, людям, которые сами не страдают, но кого происходящее затрагивает.

Мы не можем подходить к этому вопросу страдания и смерти, если у нас нет позиции, критерия для оценки страдания, и смерти, и жизни. Одна из причин, почему мы так беспомощны перед лицом страдания — в частности, детей, но также и взрослых, — заключается в том, что у нас нет определенной точки зрения на страдание. Мы оказываемся в некой ситуации, не составив себе мнения, что же мы думаем об испытании как таковом.

Что нам дает страдание?

В наши дни принято считать, что страдание — зло, что его надо избегать, облегчать, отстранять как можно радикальнее. Это приводит, я думаю, к трусости: люди боятся страдания, и этот страх порой более разрушителен, чем само страдание.

В страданиях взрослых легче усмотреть приносимую им пользу, чем при страдании детей. В трудностях куется характер. Лишь в страдании можем мы научиться терпению, выдержке, мужеству.

Перед лицом страдания других людей мы можем достичь той глубины веры или самоотвержения, какой не достигли бы иначе.

Не взбунтоваться, не запротестовать, а вырасти в гармонию с путями Божиими невозможно без вызова. Помните Распятие: Матерь Божия стояла у Креста и не произнесла ни слова в защиту Своего умирающего Божественного Сына. Она не обвиняла тех, кто Его осудил, не восставала против тех, кто с любопытством или безразлично окружал Крест. Она не проронила ни слова. Она принимала смерть Своего Сына с той же совершенной верой и открытой покорностью, с какими Она приняла Его воплощение.

Это касается всех, кто стоит рядом со страданием, — всех нас. В этом отношении Матерь Божия должна быть для нас образцом и примером. На протяжении всего Евангелия мы видим, как Она дает Своему Сыну идти Его путем; а путь этот, вся судьба Сына Божия, ставшего Сыном Человеческим, — трагична. Нам важно помнить Ее пример, когда кто-либо, кто нам дорог, вступает в боль, страдание, муку.

В страдании взрослого человека легче увидеть возможность пользы от него, при условии, что человек вырастет в полную меру своего призвания. Но что же ребенок? Может ли страдающий ребенок научиться чему-то подлинно ценному: терпению и смирению, мужеству и выдержке, доверчивой покорности?

Может ли страдание что-то значить для бессмертной души ребенка, или оно — сплошная бессмыслица и жестокость?

Мы склонны думать, что наш духовный рост происходит при посредстве разума, осознанного отклика, путем интеллектуального возрастания. Мы воображаем, что наша духовная жизнь состоит из раскрывающихся в нас возвышенных мыслей и глубоких чувств.

Но не в этом духовная жизнь, не это — жизнь Духа. Это — та промежуточная область, которая не принадлежит ни телу, ни духу. Я поясню свои слова сравнением.

Мы крестим ребенка. Чего мы ожидаем — если вообще ожидаем чего-либо? Почему мы считаем, что в этом есть смысл? Потому что мы верим, что, осознанно или нет, живой дух, живая душа ребенка способна встретить лицом к лицу Живого Бога.

Независимо от всякого психологического восприятия, всякого интеллектуального или эмоционального отклика живая душа встречает Живого Бога. И таинства Церкви обращены к этой живой душе, которая в своем познании Бога не зависит ни от интеллекта, ни от сознания.

Наши взаимоотношения с теми, кто ушел из этой жизни, не в прошлом и не в будущем, они в настоящем — в том мгновении, которое является настоящим мигом и которое есть место встречи с вечностью, то есть с Богом.

Наша связь с теми, кто ушел из этой жизни, в настоящем принадлежит именно категории вечности, а не времени. Да, действительно, нет физической встречи, физического прикосновения, но в любом случае — не таков уровень нашего взаимообщения. Даже в теперешнем нашем состоянии, когда между нами есть отношения, они не просто обусловлены взаимопониманием, обменом на уровне слов, языка, символов.

У нас есть взаимопонимание и отношения в той мере, в какой мы встречаемся в молчании, на глубине, душа с душой. В каком-то смысле подлинное общение начинается там, где все способы общения отстранены.

Подлинное взаимопонимание находится за пределом слов. Когда страдает ребенок, мы актом веры должны принять его способность вырасти в более тесную близость с Богом, по- тому что он — живая душа. И мы должны быть уверены, что то, что с ним происходит, не напрасно.

Когда дети уходят из жизни, мы должны помнить, что Бог есть Бог живых.

В связи со случившимися событиями мы также хотим поделиться с вами отрывком из проповеди митрополита Сурожского Антония о теракте в начальной школе Шотландии в марте 1996 г., очень актуальными именно сейчас:

Есть случаи, когда слез нет, есть дни, когда слов нет…

Я сейчас не буду говорить проповеди о том, как мы можем осмыслить эту трагедию; можно только вспомнить слова, повторенные в Евангелии, из Ветхого Завета:

Плачет Рахиль о детях своих и не хочет утешиться, потому что их нет… Это было сказано о тысячах мучеников-детей, которых Ирод велел избить в надежде, что среди них будет родившийся Царь, Господь Иисус Христос.

Сейчас мы должны бы отозваться всей болью, всем состраданием нашего сердца, на горе оставшихся в живых.

Ушедшие дети находятся в Царстве Божием; они сейчас не только упокоились — они ликуют вечной жизнью; но за ними остается целожизненная скорбь, боль на всю жизнь; и мы не должны никогда эту скорбь забыть.

В конце моих слов мы пропоем усопшим детям Вечную Память; но будем вспоминать и их родителей, их близких, потому что на всю жизнь на них наложена печать креста, не того спасительного креста, о котором мы говорим, когда думаем о Спасителе нашем, о Его смерти на Голгофе, о нашем спасении; но того тяжелого креста, который человек может нести всю жизнь, не понимая, почему он так раздавлен судьбой.

Мученики это понимали; но миллионы людей прошли через это страдание без понимания, и это еще страшнее, чем самая смерть. Когда Христа вели на Голгофу, Он падал под тяжестью несомого Им креста, и из толпы призвали человека помочь Ему нести крест.

И когда нет слов, чтобы объяснить страдание, нет слов, потому что трагедия так велика, то мы можем, должны бы быть способны подставить свое плечо под тот же, не объясняя необъяснимого, а только давая сокрушению своего сердца слиться с сердечным сокрушением другого.

Во блаженном успении вечный покой подаждь, Господи, усопшим рабом Твоим, и сотвори им вечную память!