Когда хиппи приходит к Богу

На третий день, когда Лесник лежал измученный после химии, он вдруг сказал:

— Я в детстве не выносил слова «никогда». Детям любят говорить: «Ты никогда не будешь… там что-нибудь делать…» Я ненавидел, когда мне так говорили. Знаешь, когда потеряешь какую-то фигню, кошелек, например, — его жалко. А я должен потерять все.

Лита вдруг вспомнила, что хотела когда-то, чтобы ее не было «никогда». Все это ведь была тогда только игра. Игра отчаяния.

В.Д.Поленов. Больная.1886.
Третьяковская галерея

— Я не думал, что буду так жить, — продолжал Лесник. — Сейчас у меня есть только ты. И тебя я должен потерять. Зачем я вообще жил? — Он замолчал, потом медленно повторил, глядя Лите в глаза: — Зачем? Я? Жил?

Лесник и его нимфа: Роман, 2-е изд.

Нефедова Марина

495 р

Лита понимала, что это вопросы не к ней. Но слушать их должна была она. Потом он вдруг сказал:

— Бог хочет показать мне, что я дерьмо? Я готов в это поверить и так... Господи, я готов в это поверить и так, — повторил он громко и заплакал. Когда он орал, что хочет сдохнуть прямо сейчас, это было не так страшно.

Потом он стал пытаться встать. Лита помогла ему приподняться, обняла его и сидела так с ним, как с ребенком на руках. Он плакал, а у нее от постоянного запредельного напряжения сознание было уже немного не на месте. Ей вдруг начали приходить в голову какие-то книжные ассоциации. Ей стало казаться, что это плакал Маленький принц, который терял и свою Розу, и свою Планету. На пороге возник Павлик.

— Дюймовочка, я принес тебе поесть. — Он размахивал пакетом с каким-то холостяцким ужином. Потом вдруг замер и уставился на них:

— Блин. «Пиета» Микеланджело...

Лита очнулась.

— Что?

— Вот, принес тебе поесть.

Он сложил из пальцев рамочку и стал смотреть на них через рамочку.

— А я все думал — на кого же ты похожа?

Кажется, все-таки он был сумасшедший.

***

Лесник говорил ей когда-то, что боится превратиться в ничтожество. «Я превращусь в ничтожество, и ты будешь это видеть». Но за всеми его криками и страданиями она не видела никакого ничтожества. Ни в какое «ничто» он не превращался. За всем этим она видела то, что вызывало преклонение.

***

Дня через три Лесник перестал кричать от боли, но все равно не находил себе места. Сил у него не было, все муки ограничивались кроватью, в которой он метался. Если бы были силы, он, наверное, бегал бы по этажам и разнес тут все. Может, обычная боль нужна, чтобы меньше чувствовать эту — смертельную тоску?

***

Жизнь уходила из него. Это было видно, например, по глазам. Если раньше в них были пусть боль, и страх, и отчаяние, и какое-то взывание о помощи, то потом остался только взгляд в себя. Но Лита все равно была уверена, что если просто быть рядом — эту жизнь можно удержать. В какой-то момент он вдруг сказал:

— Чудеса на самом деле не нужны. Что они доказывают? О Боге по-настоящему знаешь не из чудес. Разве, когда любишь человека, надо, чтобы он делал что-то необычное?

Он посмотрел на нее — или сквозь нее. Потом добавил:

— Иногда кажется, что случилась беда. Но это только так кажется. Беда не всегда беда... Знаешь, что перед закатом бывает самая красивая радуга?

***

Наверное, способность впадать в ступор спасала ее. Иногда были как будто небольшие паузы — когда Лита могла вообще о чем-то думать. По чуть-чуть. Еще ей хотелось поговорить с Лесником о чем-нибудь. Хоть о чем-нибудь. О какой-нибудь ерунде. Но не получалось. В основном он молчал.

На пятый день, отмучившись с химией — он мучился уже молча, уже не жаловался и не плакал, — Лита не выдержала и начала петь. Он никак не реагировал, жил своей мучительной жизнью — кашлял, стонал, задыхался, медленно, с невероятным мучением менял положение, — Лита пела.

Когда она замолчала, он повернул к ней голову:

— Момо, пожалуйста, не молчи.

Потом улыбнулся — первый раз за все эти дни — и сказал:

— Одни психи поют о своем для других психов. Те их понимают. Те, кто с ними на одной волне… Лита пела до вечернего обхода. Это был самый длинный сейшен.

***

Лита боялась заснуть. Ей казалось, что, если она заснет, он умрет. Она, конечно, периодически проваливалась в какое-то подобие сна, лежа на своих стульях, но ненадолго и неглубоко. На шестой день Лесника увезли на какое-то обследование. Лита осталась одна. Ей стало так пусто, как будто он уже ушел навсегда. Она сидела на его кровати. Потом встала на пол на колени.

Она подумала, что, если кто-нибудь войдет, она сделает вид, что что-то уронила. Она встала на колени перед тумбочкой, а за тумбочкой была стена. Лита смотрела на эту отвратительную больничную белую стену и молчала. Она не знала, что говорить и о чем просить. Она чувствовала, что с Лесником происходит то, во что она не имеет права вмешиваться.

Она молчала, потом смогла наконец сказать: «Господи, помоги Саше». Она несколько раз это повторила: «Господи, помоги Саше». Больше она не могла ничего просить. Она не могла просить жизни, потому что чувствовала, что тут без нее разберутся. Господи, помоги ему. Что помоги? Выжить или легко умереть? Потом она, стоя на коленях, положила голову на тумбочку и застыла.

***

И вдруг в какой-то момент она подумала о том, что Христос был распят на Голгофе. И она остро и ясно почувствовала, что все страдания всего человечества — они там, перед Голгофой. Собраны все в одном месте. И все страшные страдания Лесника — тоже там. И даже ее, Литина, тоска по утрам — тоже. И вся боль всех убитых и измученных, всех преданных и отвергнутых — там. ОЧЕНЬ много боли. И с ней — Бог, висящий на показ всем. Вся боль всех людей — там. Страдания всех — на Одного. И когда Лита это почувствовала, она не выдержала и заплакала.

О том, что случилось с Литой и Лесником дальше, читайте в романе Марины Нефедовой «Лесник и его нимфа».