Top.Mail.Ru
Хранители веры. Рассказ бывшей узницы концлагеря — блог издательства ✍ «Никея»
12 апреля 2018

Хранители веры. Рассказ бывшей узницы концлагеря

Двадцатый век для России стал временем испытания подлинной веры и принес Церкви сонм новомучеников и исповедников. Но помимо них, были еще тысячи христиан, которые пронесли православную веру сквозь десятилетия атеизма. Это священники и миряне, напрямую столкнувшиеся с гонениями или прожившие внешне спокойную жизнь, - именно о них сегодня и пойдет речь.

Их объединяет главное — Христос, веру в Которого они сохранили в советские годы несмотря на калейдоскоп сложных обстоятельств.

Во втором издании книги Ольги Гусаковой “Хранители веры. О жизни Церкви в советское время” собраны девять небольших, но уникальных историй в формате интервью. Находящиеся под одной обложкой такие разные судьбы, они высвечивают то главное, что помогло им укрепить и сохранить веру в эту трудную эпоху несмотря ни на что.

Сегодня мы делимся отрывком истории Федоры Никитичны Кузовковой - бывшей узницы концлагеря, многодетной матери семейства, - о жизни во время войны, непоколебимом духе и силе веры.

Хранители веры

“Каждый день и каждый час была какая-то истинная борьба. И мы выживали. Везде. Где бы ни были. И такое было помышление на будущее, что должны мы вернуться, должны все строить после войны. И тогда никто у нас не ссорился. Какие-то люди были, как кропленные Святым Духом”.

Феодора Никитична Кузовкова (род. 1929). Во время Великой Отечественной войны оказалась в немецкой оккупации, была угнана на принудительные работы. Вернувшись на родину, более тридцати лет проработала в колхозе, воспитала восьмерых детей. В последние тридцать лет — староста храма Нерукотворного Образа Всемилостивого Спаса в селе Вороново Московской области.

Феодора Никитична, расскажите, пожалуйста, про вашу семью, детство.

Хранители веры

— Мама моя, Ольга Михайловна, была православной христианкой. Три года пела на клиросе, труженица всех мер. Папа, Никита Степанович, тоже был труженик. Было у них нас семеро. Я четвертая. Помню, как с мамой ходила на поле. Отец косил рожь, пшеницу, мама вязала снопы, а мы, дети, их собирали, клали копны. Очень было весело, хотя и тяжело.

Когда пошла в школу, мама на меня надела крестик и сказала: «Не снимай ни в коем случае». Пришли мы в класс, учительница нас рассадила и говорит: «Поднимите руки, у кого крестик есть». Я смотрю по сторонам — никто не поднял руки. Думаю: неужели все без крестов? А на мне-то крест — как же я не подниму?

Учительница меня вызывает к столу и начинает снимать крестик. А я зажала его в руке и говорю:

«Нет, я никому не дам крестик снять, потому что это мне мама надела, благословила в школу, чтоб я училась хорошо». И она отступила…

Училась я средне. А потом война застала.

— Вы попали в зону оккупации?

— Да. В сорок первом мне было двенадцать лет. Пришел немец к нам быстро, к осени. Наши власти не успели все прибрать как следует, амбары были полны хлебом. Немцы собрали людей и начали хлеб раздавать: на каждую душу — меру. Весь хлеб разделили и двинулись дальше. Дошли до Волгограда. А потом наши их повернули и погнали обратно.

Немцы нас из дома выгнали, наш дом заняли, а мы в амбаре поселились. Амбар был у нас каменный, мы прорубили окошко в стене.

Я ходила и говорила на них: «Суслики вы сопатые (они носами все время шмыгали), выгнали нас, а сами пануете». А один, видимо, понял что-то, приходит к маме: «Матка, что такое суслик?» Мама догадалась, говорит: «Это птичка такая, красивая». Он: «А сопатые? Маленькая на нас так говорила». Мама испугалась, говорит:

«Да простите ее, она непонятная у нас». Хотели застрелить меня, но оставили.

Когда немцы стали отступать, они уничтожали все за собой. Старых пристреливали, малых гнали с семьями в плен. А у нас брат родился перед самой войной. И вот мы и его в ванночке с собой везли.

Немцы нас гнали, а за нами все сжигали. Наши самолеты пролетали низко над землей. Мы видели, что на них красные звезды, они видят, что нас гонят, — и не обстреливали, вроде как охраняли.

Потом нас пригнали в Литву, город Алитус105. Там был лагерь. Расселили в пятиэтажных домах. В комнате по сорок-пятьдесят человек, а всего пленных семь тысяч. Кухня была общая. Нам давали пол-литра супа жидкого, сто граммов хлеба с опилками. Одного повара немцы расстреляли у нас на глазах. Что-то он там нарушил, так они собрали всех — и малых, и старых — и при нас расстреляли.

— Как вы выживали в этих условиях? Тем более что вы ведь совсем ребенком были…

— Лагерь был огражден колючей проволокой. А люди были голодные — прокопали яму под изгородью и пролезали, ходили побираться, просили хлебушка. Мои братья-сестры все отказались — мы, говорят, лучше умрем. А я думаю: нет, я умирать не буду, я полезу в эту дыру и пойду по домам. И мы ходили с одной девушкой. Каждый день, как по заданию. Покормят нас, дадут с собой хлебушка, кусок мыла. Мы и радовались, не унывали. Какое-то у меня было разуменье, что надо крепиться, быть сильной духом.

Страшно не было. Многих застреливали, были патрули по вышкам. А мы не попадались. Все уцелели: дети, и бабушка, и мама.

В лагере мы с мамой молились. Становились на коленочки — мама, бабушка, еще семья из Могилева — мама и две дочки, и три девки, одиночки, из Минска. Помолимся, как мама скажет, а потом спать ложимся. А утром на скорую руку мама прочитает «Отче наш», мы покрестимся да бежим на работу.

Люди в концлагере были тише воды ниже травы. Некоторых угоняли как бы секретом. Потом слух доходил, что где-то убивают людей и сжигают. Мы все как ошеломленные были.Но мама не отчаивалась, хоть и с малыми детьми в концлагере. Такая верующая была и Божия.

В плену мы не унывали, имели надежду на Вышнего. Господь с нами и пошлет помощь Свою. И у нас такой был дух, что мы будем живы, и вернемся домой, и будем продолжать жизнь православную.

Хранители веры

Потом стали кого куда разбирать — в Литву эшелон, в Латвию эшелон, в Восточную Пруссию эшелон. Наш эшелон попал в Восточную Пруссию. Когда ехали, маму чуть не расстреляли. Было у нас красное одеяло. И детки меньшие его обмочили. Мама выставила одеяло в окно, чтоб просушить, и нас остановили эсэсовцы. Все с автоматами. А мы думаем: что такое? Слышим, говорят: «Партизаны, партизаны, матка…» Ругаются. «Партизаны, где партизаны?» А какие у нас партизаны? Подходят к нам: «Это что? Красный флаг выставили?» Мы говорим: «Дети вот одеялко обмочили…» Маму с товарняка кувырком — на расстрел. А мы все за ней тоже кувырком. И смоленские, что с нами были в эшелоне, тоже все кувырком за нами — и тем спасли маму. Обхватили ее, говорим: «Если застрелите маму, то и нас стреляйте всех». Ну, отпустили.

Привезли нас в Восточную Пруссию. Тех, кто были одиночки, разобрали — рабочая сила. А у нас мама, бабушка и семеро детей, самой старшей пятнадцать. Стоим, никому не нужные, никто нас не берет. Какой хозяин возьмет? Работать некому… Ну, потом один пан — видимо, Господь его вразумил — взял и нас, и трех девушек из Минска, и мать с двумя детьми из Могилева. Привез домой, поселил в доме, в двух комнатах, и сказал: маме на работу, старшей сестре и мне. Вот мы работали, а бабушка была с малышами дома. 

Дали мне лошадь, такую толстоногую. Я на ней работала, сгребала плети по полям — картофель был уже убран. Сгребала и пела «Катюшу», «Три танкиста». А пан, видимо, услышал и спрашивает: «Что ты поешь?» А я говорю: «Пою школьные песенки, какие знаю, и вспоминаю свою школу».

Кормились мы сами. Нам давали карточки, и мы ходили в магазин. Выдавали нам по этим карточкам маслица, маргарина, хлебушка, макарон, а готовили мы сами.

У пана мы пробыли два с половиной года. А в конц лагере — полгода. Если б нас пан из концлагеря не забрал, нас бы расстреляли. Я его и сейчас не забываю, здравия ему желаю.

— Как же вы освободились, попали на родину? Вас не репрессировали из-за пребывания в плену?

— Потом наши пригнали немца в его логово. Слышно было, как снаряды стали рваться. И пан начал собираться в отступление. У него было два малыша, и наша житомирская девушка няней работала. Она говорит маме: «Теть Оль, пан наш уезжает и меня хочет забрать с детьми.

А я ему сказала, что если наши русские поедут с вами, то и я поеду, а если не поедут — и я не поеду. Я пришла узнать». А мама говорит: «Куда ж мы поедем? Наши недалеко».

Вот они уехали, а немец приказал всех русских, которые остались, загубить. Но не успели: нагнали их наши войска.

Когда пан уехал, пошли мы к нему в дом. Он сундуков наготовил много брать, а не все взял. Мы сундуки-то эти раскрыли, да нарядов-то набрали и нарядились. Наши солдаты пришли, мы думали, они нас похвалят. А один лейтенант молодой как дернет курок в автомате: «А ну, становись к стене, полицейского семья!» Мама за автомат рукой и говорит: «Что ты делаешь? А если сейчас ихний отец подойдет? Он с первого дня на фронте. Может, он за вами идет, а ты поднял ружье на детей!» А другой на него заругался, снял с него этот автомат и говорит: «Ты, сукин сын, какое имеешь право это делать? Без тебя разберутся!» И нас, слава Богу, отпустили. Запрягли нам бричку, кое-что погрузили и отправили.

Приехали мы в Брест-Литовск. Там нас проверили и направили на Орел: мы ж орловские. Приехали в свой район, а там все голо, все выжжено, только одна железная дорога работает. Колхоз за нами подводу прислал. Домой приехали, а нам говорят: «Ваш отец был. Приехал в отпуск проведать, а о вас ничего не известно. Поплакал,поплакал — и поехал дальше воевать».

Дом наш сгорел. Приняли нас соседки. А потом мы начали строить на своем месте. У нас вокруг дома было посажено пятьдесят два дерева. Они такие выросли большущие, что мы некоторые спилили и из них строили. А потом отец пришел. Он уж и не думал, что мы живы.

В общем, каждый день и каждый час была какая-то истинная борьба. И мы выживали. Везде. Где бы ни были. И такое было помышление на будущее, что должны мы вернуться, должны все строить после войны. И тогда никто у нас не ссорился. Какие-то люди были, как кропленные Святым Духом. Все мирные, все ждали победы.

— Как после победы ваша жизнь сложилась? Замуж вышли, детей родили?

— Мне, когда мы вернулись, восемнадцать было. В школу пошла, но учиться не получилось. Нашелся жених — вояка, пришел весь в орденах. Сыграли свадьбу. Он был на двенадцать лет старше меня. Я подумала: буду за ним жить и горя не знать. И действительно, так было.

Он был коммунист, секретарь партийной организации. Говорю ему: «Давай, Петя, повенчаемся с тобой». А он: «Ты что придумала, опозорить меня?» Не получилось это у нас. А так жили мы хорошо. Детей у нас народилось восемь человек.

Хранители веры

— Веру свою не скрывали, когда в колхозе работали?

— Не скрывала. А в колхозе нас и не приневоливали. Но были случаи. Как-то пришел к нам один толкач из райкома, и хозяин пригласил его обедать. Эти толкачи ходили по домам, проверяли, кто не работает. А у нас была большая икона Спасителя. Сидит этот толкач, обедает да и говорит хозяину: «Нехорошо. Ты партийный, а это что за образ у тебя?» А я ему: «Это не его образ, простите, дорогой уполномоченный. Это наш семейный образ. Я вот у вас была на совещании, сколько там у вас портретов! И Ворошилов, и Сталин, и Ленин, и Куйбышев, и Карл Маркс, и Фридрих Энгельс. Вы имеете право их держать, а почему мы не имеем права Господа держать?

Господь — Творец всему. Все сотворил. Без Бога не до порога, а с Богом за море. Вы-то кем созданы? Разве не Богом? Так что не ругайте хозяина».

Ну, он ничего больше не сказал.

Сначала я стеснялась при муже молитвы читать, а потом думаю: чего стесняться? Говорю ему: «Ты будешь слушать молитвы? Я буду читать наизусть». Он говорит: «Как хочешь». Я ему: «Как это „как хочешь“? Если ты скажешь: „Буду слушать“, я буду вслух читать, а если нет — то про себя». Ну, он потом согласился. Я читаю, вижу — заснул. Перекрещу его. Так и молилась каждый вечер.

«Живый в помощи» я ему давала, он носил с собой, не отказывался. Не ругались из-за веры никогда. Мы дружно жили. Муж не обижал меня. А я и не позволяла…

Я себя считаю счастливой и благодарной! Все по милости Божией!

Фото Евгения Глобенко


Прочитать еще больше историй о живом опыте веры и любви к Христу в безбожной России вы можете в книге “Хранители веры. О жизни Церкви в советское время”

Оставить отзыв
Уже зарегистрированы? Войти

Хранители веры. О жизни Церкви в советское время

Ольга Гусакова

Двадцатый век для России стал временем испытания подлинной веры и принес Церкви сонм новомучеников и исповедников. Но помимо них, были еще тысячи христиан, пронесшие православную веру сквозь десятилетия атеизма. 

В книге собраны интервью именно с такими людьми. Это священники и миряне, напрямую столкнувшиеся с гонениями или прожившие внешне спокойную жизнь. Их объединяет главное — Христос, веру в Которого они сохранили в советские годы.