Как соотносится эволюция и сотворение Адама?

«Почему в Библии ничего не говорится о динозаврах, о выходе рыб на сушу и о многом другом, что изучает наука? Есть ли в истории развития жизни место для Бога? Что общего существует между капризными изгибами эволюции и шестью днями творения? Наверное, каждый христианин, да и просто любой думающий человек хоть раз задавался этим вопросом. 

А что, если для ответа на него разумнее отказаться от поиска соответствий между библейским рассказом о сотворении мира и научными данными о доисторическом прошлом?» — пишет в книге «Обезьяна и Адам» ученый Александр Храмов. Делимся отрывком, в котором автор дает ответы на эти вопросы.

С точки зрения современной науки эволюция – это не просто теория, а твердо установленный факт. Об общем происхождении живых организмов говорят особенности их генетического кода, эмбрионального развития и анатомического строения. Даже если бы в нашем распоряжении не было никаких окаменелостей, то свидетельств в пользу существования эволюции было бы хоть отбавляй. Однако помимо этих свидетельств палеонтологи с каждым годом откапывают все больше «недостающих звеньев», которые заполняют пробелы в наших знаниях об эволюционной истории. Например, в 2004 году в отложениях верхнего девона Канады была обнаружена рыба тиктаалик, которая совмещает в себе признаки рыб и наземных четвероногих. Находки многочисленных пернатых динозавров в Китае пролили свет на родословную птиц.

Обезьяна и Адам. Может ли христианин быть эволюционистом?

Александр Храмов

450 р

Но что, если Библия повествует о создании изначального, нетленного мира, а наука изучает совсем другую реальность – мир в падшем состоянии? Тогда приводить к общему знаменателю первую главу Книги Бытия и научные данные о доисторическом прошлом было бы просто неправильно. Палеонтологическая летопись – это вереница могил. Она ничего не может рассказать о мире, где не было смерти.

Например, если археолог находит в четвертичных породах зуб древнего человека или каменное рубило для разделки мяса – разве эта находка нам говорит что-либо о существе, которое не имело нужды ни в зубах, ни в рубиле, поскольку не нуждалось в пище? А именно таким, по мнению восточнохристианской традиции, Бог сотворил человека. 

Или, допустим, судя по молекулярным данным, обмен генами между предками Homo sapiens и предками шимпанзе прекратился около 10 миллионов лет назад. Но какое отношение это имеет к существам, которые не были вовлечены в половое размножение и потому ни с кем не обменивались генами? И тогда как можно в словах «и создал Господь Бог человека из праха земного» (Быт. 2: 7) видеть указание на происхождение нашего вида от низших животных, если речь здесь идет о совершенно ином – равноангельском – состоянии бытия?

Если предположить, что человек появляется на «экране радара» науки только в падшем состоянии, то рассуждать о его сотворении, взывая к археологии или генетике, – все равно что искать ангелов с помощью радиолокатора. Когда мы первый раз встречаемся с самими собой на страницах книги природы? Отмотаем время на 300 тысяч лет назад. Вот мы видим первых анатомически современных людей. Вот они копаются в туше какой-то протухшей антилопы, вот они нянчат у костра новорожденного, вот кто-то из них стал добычей льва. Эти грязные полуголые создания меньше всего похожи на «земных ангелов» с телом, свободным от тления. Скорее уж перед нами жалкие изгнанники из рая.

Человек, возникший в ходе эволюции, – это плоть от плоти и кровь от крови животных. Он, как одеяло в стиле пэчворк, сшит из множества лоскутков, позаимствованных у других организмов. Гены, отвечающие за внутриклеточный метаболизм, достались нам от бактерий. Слуховые косточки в нашем среднем ухе – это остатки жаберной дуги какой-то рыбы из числа наших предков. За развитое цветовое зрение мы должны поблагодарить обезьян, которым оно понадобилось для поиска фруктов под пологом тропического леса. Всеми органами нашего тела, всеми особенностями своей физиологии мы теснейшим образом связаны с остальным животным миром. Но святоотеческая традиция не расценивает это как нечто нормальное – она видит в вовлеченности человека в жизнь животных следствие грехопадения.

Человек обладает историей, выходящей за пределы животного царства, и единственное место, откуда мы можем узнать о ней, – это Библия.

В какой момент пересекаются две сюжетные линии, одну из которых мы находим в книге откровения, другую – в книге природы? В какой момент человек из библейского повествования о рае оказывается тем человеком, которого изучает наука? У отцов Церкви есть четкий ответ на этот вопрос. Человек из ангельского существа превращается в биологический организм в тот момент, когда Бог возлагает на изгнанников одежды из шкур животных: «и сделал Господь Бог Адаму и жене его одежды кожаные и одел их» (Быт. 3: 21). В святоотеческом понимании рая «ризы кожаные» являются символом всего того, что роднит нас с животными.

Для раннего Августина ризы кожаные также являются в первую очередь символом животного существования, на которое людей обрекло грехопадение. Важнейшим проявлением животности Августин, как и св. Григорий Нисский, считал смерть: «что может яснее означать смерть, которую мы испытываем в этом теле, как не шкуры, которые мы снимаем с мертвых животных». Необходимость умирать роднит нас со скотами, подобно необходимости питаться и размножаться: «он [человек] ниспал к смертности животных». Или же, как пишет св. Максим Исповедник, «грех через преслушание осудил человеков иметь общее с бессловесными животными свойство преемства друг от друга». По его словам, Господь, непорочно рожденный от Девы, приходит, чтобы освободить людей «от уз рождения и от [прившедшего] по причине осуждения за грех закона произрастания от семени, словно трава, и от сродного с растениями и бессловесными животными становления в бытии».

Аналогичную трактовку этого библейского образа можно встретить у очень многих отцов Церкви. До греха человек не имел отношения к животному миру, лающему, ржущему, блеющему, – вот что на разные лады говорят нам отцы Церкви. Скорее всего, и сам животный мир до грехопадения человека, до того как «тварь покорилась суете» (Рим. 8: 20), был совсем другим, но каким – мы не знаем! С этой точки зрения саму включенность человека в эволюционирующую природу на правах биологического вида, тот факт, что человек «уподобился скотам несмысленным» (Пс. 48: 12) и ведет свою родословную от животных, надо расценивать как наказание за грех, совершенный им ранее за пределами исторического времени нынешнего мира.

В самом деле, библейские слова о кожаных ризах наводят на мысль о предшествующем биологическом процессе. Животное, с которого снимают шкуру, должно было сначала родиться и ее на себе нарастить. Поэтому кожаные ризы можно считать неплохим символом эволюции, в ходе которой постепенно вырабатывалась биологическая подоснова, необходимая для существования падшего человека. И если первое, бессмертное тело для жизни в раю Бог творит собственнолично, без всяких посредников, Его рука сама мнет податливый кусок глины, то весь длинный причинно-следственный ряд, результатом которого стало возникновение нашего смертного тела, следует приравнять скорее к «пошивке» кожаных риз. По Промыслу Божию Вселенная стежок за стежком шьет ту «одежду», в облачении которой изгнанник из рая должен продолжить свое существование.

Весь эволюционный процесс, в конечной точке которого человек обнаруживает себя в роли биологического вида, можно интерпретировать как транзит от райского к падшему состоянию бытия.

В Книге Бытия «переключение» между двумя этими состояниями описывается всего тремя-четырьмя строками: «и сделал Господь Бог Адаму и жене его одежды кожаные и одел их... и выслал его Господь Бог из сада Едемского, чтобы возделывать землю, из которой он взят» (Быт. 3: 21–23).

Но ничто не мешает думать, что события, произошедшие мгновенно с точки зрения райской действительности, могли занять миллиарды лет земного времени. Ведь приравнивают же конкордисты шесть дней творения к 13,7 миллиарда лет, прошедшим с Большого взрыва. Так почему бы не предположить, что Большой взрыв произошел уже после катастрофы грехопадения, и эволюция материи, завершившаяся появлением Homo sapiens, соответствует промежутку времени между возложением на Адама и Еву кожаных риз и тем моментом, когда они находят себя за пределами райского сада в окружении терний и волчцов?

По мысли Эриугены, изначальное духовное тело, в котором люди существовали в раю и в котором они воскреснут, после грехопадения никуда не делось, оно лишь «скрыто в тайном месте природы» и, ожидая своего часа, находится в другом измерении бытия. Тленное тело было лишь добавлено (superaddita). Добавленное тело, в отличие от первоначального, – смертно и тленно, оно существует в пространстве и во времени. «Материальное и внешнее тело похоже на одеяние и не без оснований считается печатью (signaculum), [приложенной] к внутреннему и естественному телу, поскольку оно движется от возраста к возрасту и во времени, подвергается возрастанию и уменьшению, тогда как внутреннее тело всегда остается неизменным».

Не эта ли идея нашла отражение в византийском и древнерусском иконописном каноне? Человеческое тело представлено на иконах не таким, каким оно видится плотскому взору. Фигуры святых угодников неестественно удлинены и вытянуты вверх, застыв в подчеркнуто статичных позах, чуждых мускульному усилию. Непропорционально узкие плечи и огромные глаза создают впечатление отрешенности от всего земного. А между тем на иконах изображены реальные люди из плоти и крови. Вот великомученик Пантелеимон с коробочкой для лекарств, вот святые Борис и Глеб в княжеских шапках, отороченных мехом. Но при этом иконописец как бы заглядывает за ширму внешней анатомии, чтобы показать подлинное тело святого, бесстрастное и нетленное, которое у обычных людей скрыто.

В конце времен, говорит православное богословие Востока, эта внешняя оболочка, чуждая нашей истинной природе, будет сброшена, чтобы человек наконец предстал в своей первозданной красоте. Контраст между двумя состояниями телесности хорошо виден на примере Сына Божьего. Христианские богословы всегда усматривали в Его смерти и воскресении указание на тот путь, которым предстоит пройти остальному человечеству. Воплотившись, Господь воспринял смертное и тленное тело, подверженное всем тяготам и невзгодам, которые обрушились на человека в падшем мире. Как указывал Леонтий Византийский, «Господь ипостасно соединился с такой плотью, в какую проклятый [Адам] был облечен после грехопадения» . Но эта плоть умерла на кресте, и Господь воскресает уже в преображенном теле, которое чуждо всем проявлениям животного естества.

Воскресший Христос уже не чувствовал утомления, не испытывал голод и жажду и, по мнению св. Иоанна Дамаскина, ел на глазах учеников исключительно для того, чтобы дать им «уверение в истинности Своего воскресения». Тело воскресшего Христа, способное проходить сквозь закрытые двери, было «неизменным, бесстрастным и тонким» – точно таким же, каким впоследствии станет тело всех остальных людей, когда в воскресении они вернутся к первоначальному райскому состоянию.

Достаточно почитать Евангелие, чтобы понять, что воскресший Христос взаимодействует с тленным миром вещей уже совсем не так, как раньше, – законы пространства и времени больше Его не сковывают. Как отмечал Бенедикт XVI, «после воскресения Иисус принадлежит к такой сфере реальности, которая, в нормальных условиях, недоступна нашим чувствам... Он больше не относится к чувственному миру: теперь Он существует только в мире Бога, а значит, увидеть Его можно только тогда, когда Он сам это дозволяет».

Отсюда неузнавание воскресшего Иисуса (см. Лк. 24: 15–31; Ин. 20: 14–15) Марией Магдалиной и учениками, которые до этого видели Его каждый день. Оно свидетельствует о несоизмеримости двух планов бытия – мира падшего и мира, где остался рай и где произойдет воскресение. Христос – первенец из мертвых, начаток воскресения, которое может случиться только в условиях иных законов природы. Вселенная, подчиняющаяся этим законам, не возникнет когда-то потом, спустя миллиарды лет по шкале земного времени, она уже существует, она была сотворена Богом за шесть дней и никуда не исчезала. В лице воскресшего Иисуса происходит вторжение этой райской Вселенной в мир сей, лежащий во зле. Можно сказать, что к этому параллельному порядку бытия приобщаемся и мы все, когда, умирая, исчезаем в мире сем. «Сегодня же будешь со мною в раю», – сказал Иисус на кресте разбойнику. В этом мире еще течет падшее время, а в том мире оно уже преодолено, победа над смертью уже одержана.

Больше о том, может ли христианин быть эволюционистом, читайте в книге Александра Храмова «Обезьяна и Адам».