Как молиться сердцем? Размышления протоиерея Алексея Уминского

«Книга о молитве» протоиерея Алексея Уминского — актуальный разговор о молитве современных христиан. Можно ли молиться своими словами? Как обращаться к Богу сердцем? Где грань между личным опытом и прелестью? Автор не только дает предельно смелые ответы на привычные вопросы, но и рассуждает на многие острые темы последних лет: что произошло с молитвой во время локдауна? Как изменился ее формат? В чем ценность онлайн-трансляций богослужений для духовной жизни? Делимся главой из новой книги отца Алексея.

Книга о молитве. Тяжесть правила или разговор с Отцом?

Протоиерей Алексей Уминский

450 р

ЛИЧНЫЙ ОПЫТ ИЛИ ПРЕЛЕСТЬ?

В принципе, так не должно быть, чтобы личный опыт молитвы сильно расходился с опытом Церкви. Личный опыт у каждого свой, и он никогда не станет калькой опыта, который ты пытаешься получить из чтения книг о молитве, из советов старцев и т. п.

Опыт молитвенников, оставивших нам поучения, как и любой зафиксированный опыт молитвы, был личным и не повторял чужой со стопроцентной точностью. Молитва преподобного Симеона Нового Богослова и молитва святителя Игнатия (Брянчанинова) — совершенно различны, но мы должны признать, что и тот, и другой образ и способ находятся в сокровищнице Церкви. 

Разнообразных молитвенных опытов в Церкви не два и не три, а очень много. Поэтому можно по интонации различить молитвы, которые приписываются Василию Великому и Иоанну Златоусту, Симеону Метафрасту, Иоанну Дамаскину и Амвросию Медиоланскому. Мы видим, что это разные, в том числе эмоционально разные, способы обращения к Богу; общее же у них прежде всего то, что они исходят из опыта личной встречи с Богом. 

Конечно, можно, что называется, не рисковать — оставаться в рамках. Такие рамки в XIX веке очень жестким образом определила русская традиция, благодаря святителю Игнатию (Брянчанинову), который суммировал накопленный Церковью опыт, наложив его на свой собственный, и очень просто, понятно, доступно изложил как дидактическую систему. 

Этот совокупный молитвенный опыт стал восприниматься как правильный, гарантирующий от впадения в то, что святитель Игнатий называет словом «прелесть». Он постоянно напоминает: «Смотри, не смей произносить молитв, якобы тобой сочиненных! А то как бы далеко тебе не уйти от предмета!»

Предупреждение основательное, так как человек, действительно, существо падшее, искаженное; эмоциональность у людей разная, некоторые слишком экзальтированны, некоторые психически неуравновешенны. И конечно, гораздо проще усреднить путь, который, как кажется, делает твою духовную жизнь безопасной. А что значит «духовная жизнь должна быть безопасной» — в каком смысле? Чего должен бояться христианин — самого себя, постоянно озираться, не сделал ли какой ошибки? Не слишком ли я дерзновенен, например? 

Но боязнь самого себя в молитве — это всегда мысль о самом себе. Если молящийся будет думать о????самом себе, он не сможет молиться! Есть страх, значит, в страхе нет свободы, в страхе нет любви, как говорит Иоанн Богослов (1 Ин. 4: 18). 

Чтобы научиться определенному молитвенному действию, необходимо, думаю, просто приучать себя к регулярности в молитве, к вниманию, сосредоточенности, усердию, понуждать к ежедневному молитвенному движению. В этом есть определенное упражнение, в том числе внешнее. И само понимание правила как такового здесь уместно.

Но тот же святитель Игнатий (Брянчанинов) в своем поучении о молитвенном правиле пишет удивительные вещи — они и сегодня воспринимаются с удивлением. Он утверждает, что само по себе молитвенное правило ничего не дает, если оно препятствует духовному росту; что к молитвенному правилу следует относиться ровно так, как

Христос относился к субботе: молитвенное правило для человека, а не наоборот; что гораздо лучше сказать Богу пять слов от своего, заметьте, сердца, чем вычитать долгое-предолгое правило, которое якобы имитирует твое молитвенное настроение и твое подвижничество. Он говорит, что не надо сочинять Богу многословных молитв, якобы от сердца произносимых. Это так и есть: сочиняя что-то для Бога, ты прежде всего проявляешь внимание к самому себе.

Прекрасно говорит о состоянии настоящей молитвы святой праведный Иоанн Кронштадтский. Он пишет, что человек тает перед Богом в молитве (я бы добавил: как сахар в горячей воде) — он перестает быть, перестает себя замечать, не помнит о себе, даже если это самая простая молитва, в данный момент для него самое важное — умом и сердцем принадлежать Богу. 

Это очень редко случается в нашей жизни. Обычно — когда человек молится о чем-то совершенно необходимом и очень хорошо понимает, почему он говорит Богу эти слова: почему просит смирения, или терпения, или неосуждения своего ближнего, или любви. Просит не потому, что так написано в молитвослове, — хотя никто не откажется, наверное, от таких слов, как в молитве Ефрема Сирина: «Господи и Владыко живота моего, дух праздности, уныния и любоначалия не дай мне. Дух же целомудрия, смиренномудрия, терпения и любви даруй мне, рабу Твоему». 

Никто не откажется, но молитвой они станут только тогда, когда ты действительно в этом нуждаешься и тебе по-настоящему этого не хватает. Так что если тебе по-настоящему не хватает денег, лучше попроси денег, ты будешь искренен, будешь молиться Богу о том, что действительно тебе нужно. Не надо про смиренномудрие, про любовь — надо о том, что у тебя болит. Если сейчас решается вопрос об операции у близкого человека, обратись к Богу, попроси, и ты поймешь, что такое молитва. В такой момент твои слова обретают силу, и ты будешь услышан, ты получишь определенный ответ— да или нет. Это не значит, что всякая твоя молитва завершится желаемым результатом, но результат будет в любом случае. Твое письмо получили и расписались. А когда ты повторяешь хорошие слова, с которыми согласен… 

Ну кто же не согласен быть смиренным, терпеливым и не осуждать? Мы ведь христиане, понимаем, что об этом написано в Евангелии, и хотели бы быть замечательными, добрыми, смиренными, умными, терпеливыми… День за днем, год за годом, десятилетие за десятилетием мы произносим эти слова, но почему-то с нами ничего не происходит или происходит катастрофически медленно. Непонятно, с чем это связано — с нашим желанием быть смиренными или с желанием Бога, чтобы мы были смиренными; с нашим желанием спасения или с желанием Бога, чтобы мы спаслись; с нашим желанием любить или с желанием Бога, чтобы мы любили? 

Мне очень нравится молитва Иоанна Дамаскина из вечернего правила: «Господи, или хочу, или не хочу, спаси меня!» Она сказана от сердца святым, чьи слова мы произносим достаточно равнодушно. А это крик души. Когда человек способен выкрикнуть Богу: «Хочу или не хочу, но Ты все равно меня спасай!» — вот это молитва...

Мне кажется, с нами происходят какие-то хорошие изменения не потому, что мы о них молимся, а только потому, что Господь хочет нас спасти и в разум истины привести, оттого в нашей жизни столько разных обстоятельств, заставляющих нас, хотим мы или не хотим, смиряться, каяться, что-то с собой делать... Когда мы говорим, что хотим быть смиренными, — мы действительно этого хотим или нет? Что значит хотеть быть смиренным? Авва Дорофей пишет в своем поучении: если ты попросил: «Господи, дай мне смирения» — жди, что к тебе придет человек, который плюнет тебе в лицо, несправедливо тебя оскорбит, устроит пакость, унизит... Ты к этому готов, ты этого хотел? Нет, ты же хотел другого — лечь спать гордым, а проснуться смиренным. 

Тот, кто по-настоящему просит смирения, просит об испытаниях. А я не хочу таких испытаний, они мне страшны, страшно неприятны. Я взбешусь, отвечу оскорблением на оскорбление и буду считать себя сто раз правым! Меня на дороге кто-то подрезал, не говоря о????более серьезных вещах, — и он уже козел. О каком смирении я могу просить всерьез? Я к этому не готов, мне не хочется, я не желаю это принимать. И сколько бы я ни просил смирения, все будет проходить мимо меня.

Когда речь идет о собственном опыте, это прежде всего опыт понимания, что именно ты хочешь получить от Бога и что ты хочешь по-настоящему дать Богу в ответ. Вот это и есть твой личный опыт молитвы, без которого никак не обойтись. И он абсолютно гарантирован от прелести.